Малярша собирала свои манатки: дорожная сумка и пакет из супермаркета — все богатство. И вид как у побитой дворняги. Иванова пересилила себя и спросила: “Есть куда идти?”
Малярша прошелестела: “В общежитии через месяц койка освободится, а пока меня девочки в свою комнату пустят, на раскладушку”. Иванова посмотрела-посмотрела и сказала: “Через месяц и съедешь, распаковывайся”. И назвала себя идиоткой. Что и подтвердила подруга Арина.
Утром малярша убегала малярить-штукатурить, возвращалась поздно, еле живая, серая от усталости. Пыталась сунуть деньги за постой, гордо заявив, что достаточно зарабатывает.
Так прожили три недели, и тут Иванову скрутило, внезапно и всерьез, полтора месяца в больнице, еле выкарабкалась.
Сын звонил несколько раз, говорил: “Ты, мать, держись, я тебе наше с Николь фото скинул — я, Николь и Ниагара”. Так себе Николь, ничего особенного, стоило ли. Подруга Арина навещала нечасто – семья, заботы, поди выберись. Малярша варила бульоны, морсы, готовила куриные котлеты на пару, уговаривала проглотить еще ложечку.
“Подозрительно мне это самаритянство, – говорила подруга Арина. – Уверена, что она там не прописалась ли? полквартиры не вынесла? котлетку есть будешь? нет? точно не хочешь? а то я прямо с работы, голодная”.
Иванову выписали, малярша отвезла домой, помогла подняться на этаж, сама не зашла, некогда, отпросилась ненадолго. Чистота, ни пылинки, Иванова прошаркала на кухню, на столе записка.
